- Как ни странно, у меня этот интерес начался не с живописи и не со скульптуры. Вот музыка в нашем доме звучала всегда. Мама закончила Харьковскую консерваторию. Папа был технарь, работал со стеклом, но очень любил искусство, всегда ходил на все интересные выставки, на концерты. Причем музыка ему нравилась необычная. К примеру, он был на премьере квинтета Шостаковича. Брал с собой меня, хотя я еще мало что понимала – это были 30-е годы – но добросовестно слушала. Ходил и на первое исполнение Пятой симфонии Шостаковича, ему это было интересно, на оперу Тихона Хренникова «Буря».
Позже, в юности я очень часто ходила в театр – и это была уже моя любовь. Хмелев, Бабанова, Коонен, Качалов, Остужев, все лучшие актеры и спектакли – это было мое, мое. Недавно Евгений Миронов пригласил меня на свой новый спектакль, и я пришла в театр, который прежде был известен как театр Корша, и вспомнила, как еще до войны приходила туда на спектакль «У врат царства» с Качаловым. Качалов уже был не молод, играл не чаще раза в месяц, а в год всего шесть – восемь спектаклей. И я доставала билеты, ходила на все, потому что была большой поклонницей его таланта. А вот живописи в моей жизни было гораздо меньше, вернее, поначалу ее почти не было. Но потом я познакомилась с Флорой Сыркиной, которая позже стала женой известного художника Александра Тышлера. Флора была постарше, но заканчивали мы одну школу, жили рядом. Как-то она спросила меня, где я собираюсь учиться после школы, но я к тому времени еще не определилась. Флора и предложила мне сходить на день открытых дверей в ИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории имени Н. Г. Чернышевского). Мне все очень там понравилось, правда, поначалу я думала пойти на литературный факультет – я много читала, любила литературу, но перспектива стать литературоведом меня не очень увлекла. Интерес к искусству перевесил.
- После окончания учебы Вы попали в Пушкинский музей. Считали ли Вы это удачей?
- Музеем я руковожу с 1961 года, но пришла туда на работу гораздо раньше – в апреле 1945 года. Вот так в моей трудовой книжке и значится. Да, я читала лекции в Московском университете, в Институте кинематографии, в других организациях. Читала и в Париже, в Институте восточных языков, но главным и, в общем-то, единственным местом работы оставался Пушкинский музей. Нет, поначалу мне там не очень понравилось, я была по натуре подвижным, деятельным человеком. С юности занималась спортом, плавала, работала, как тогда говорили, на разновысотных брусьях. А в музее сначала почувствовала себя как в каменном мешке, хотелось больше воздуха, света. Я не планировала себе такой биографии и никогда не думала, что проработаю столько лет в одном и том же месте. Но вот так получилось. Один музей, один муж… Может, кому-то такая жизнь покажется скучной, но я скуки никогда не ощущала. И это дало мне счастливую возможность проследить жизнь музея за многие десятилетия. Огромная часть жизни музея прошла на моих глазах.
- В прессе Вас часто называют новатором – за то, что нередко Ваши решения шли в разрез с общепринятыми установками – Вы первая показали Москве русских авангардистов, живущих за рубежом, устроили выставку «Москва – Париж», соединили живопись с музыкой, организовав «Декабрьские вечера»... За какие из них пришлось биться? И вообще – часто ли приходилось действовать наперекор вышестоящему мнению?
- Культурная ситуация в стране в разные годы, конечно, сказывалась на ГМИИ. Казалось бы, музей художественный, и коллективизация и прочие процессы, происходящие в стране, касаться его не должны. Но, тем не менее, это происходило. В тридцатые годы доходило до того, что снимали запланированные выставки и устраивали те, что соответствовали «политическому моменту».
Многое приходилось делать не «благодаря», а «вопреки» и в более поздние годы… Немало шума, к примеру, наделала в 1966 году выставка прекрасного художника Александра Тышлера. Меня даже вызывали давать отчет в министерство. Или, скажем, резкие возражения вызвало то, что в стенах музея звучала музыка Стравинского и религиозные сочинения Рахманинова. А когда мы готовили выставку «Москва — Париж», которую отказались принимать другие музеи, то были вынуждены скрупулезно подсчитывать – выдержан ли «баланс» по реалистам, абстракционистам и формалистам, потому что «наверху» очень пристально следили за каждым нашим шагом. И в течение месяца, пока шла подготовка экспозиции, мой день начинался с раздумий, куда кого разместить так, чтобы не вызвать возражений ответственных лиц. Непросто далась и первая выставка Марка Шагала, хотя состоялась она уже после Перестройки. За право показать ее публике пришлось серьезно бороться…
- В СССР искусство действительно было очень тесно переплетено с идеологией. Можно ли сегодня сказать, что искусство у нас – вне политики?
- Тот, кто хочет связать искусство с политикой – может это сделать и сейчас. Но сегодня это уже не императив. Каждый волен распорядиться по-своему. Если кто-то хочет добиться определенного результата посредством политики, он начинает формировать свою деятельность – выставочную или издательскую, какую угодно – с оглядкой на тех, на кого она нацелена, кого он считает своими адресатами. Когда человек рассчитывает на широкую аудиторию, на большой круг любителей искусства, то политика здесь не причем. Если же говорить о «культурной» или «художественной» политике» - то здесь речь идет о том, что именно вы выбираете и что показываете. Но и здесь нельзя действовать «без руля и ветрил» по принципу всеядности. Такого подхода я не приемлю.
- Вам и сегодня удается удивлять публику и быть в авангарде. Представление творчества известных кутюрье - Габриэль Шанель, Кристиана Диора – в классическом художественном музее – тоже новаторство. Судя по очередям на выставки, эти смелые решения находят признание у ценителей искусства?
- То, что сделали эти великие кутюрье, по праву входит в мир искусства. Именно поэтому мы без колебаний согласились показать их творчество у себя в музее. Но приняв это решение, мы отдавали себе отчет, что мы не Дом моды, а художественный музей. Поэтому сразу предложили свою концепцию для этих выставок, в которую, по нашему мнению, должны быть широко включены произведения изобразительного искусства, вдохновлявшие их. У этого искусства есть свои источники, есть основа, давшая глубокие импульсы для создания шедевров в области моды. И эти источники легко найти в классическом искусстве. Нам хотелось это показать. Поэтому публика на выставке, посвященной Габриэль Шанель, среди экспонатов видела и произведения Ренуара, Пикассо, Уорхолла, а на выставке Кристиана Диора могла любоваться картинами Гойи, Энгра, Ван Гога, Климта и других художников.
Выставка Диора к тому же была уникальной благодаря очень высокому качеству дизайнерской работы. Есть такой французский дизайнер Натали Криньер. Она очень известна, причем не только у себя во Франции, но и за рубежом. Это, безусловно, талантливый человек. Мы сами не узнали свой зал, Натали удалось преобразить его кардинально, причем решение, выбранное ею, было насколько смелым, настолько и элегантным. Обе выставки имели огромный успех, так что, скорее всего, мы будем развивать это направление.
- Изменилась ли, по Вашему мнению, сегодня музейная публика?
- Безусловно, изменилась. Сегодня в музеях очень много молодых людей. Понимаете, в чем дело – сейчас публика часто приходит еще «нетронутая», практически не соприкасавшаяся до этого с искусством, с очень свежим, незамутненным восприятием, она умеет удивляться – можно увидеть, как при взгляде на обнаженного Давида кто-то отворачивается в смущении, прикрывает глаза руками, кто-то застывает в оцепенении.
- Вы находите в этом какие-то плюсы?
- Конечно! Это же как чистая страница, на ней можно писать что-то новое. Можно рассказывать, объяснять, открывать новый мир.
- «Мусейон» - одна из самых молодых структур в музейном комплексе. Насколько органично он вписался в деятельность музея? Чем сегодня он привлекает детей и подростков? Что может противопоставить интересу к знаниям, полученным виртуальным путем – через Интернет?
- Вы знаете, уже несколько лет прошло, как мы открыли «Мусейон» - а я не устаю радоваться. Это потрясающее место, замечательное. Несколько тысяч детей занимаются там постоянно. Я уверена, что этот вклад, который делается в будущее детей – бесценен. Все годы работы «Мусейона» - подтверждение тому. Сейчас те, кто когда-то занимался в музейных кружках, приводят в «Мусейон» своих детей и даже внуков. Это очень устойчивый интерес и очень благое дело. И когда кто-то приходит и говорит: «Вот я у вас занимался, а теперь привел свою внучку» - приятно и здорово. Этих людей уже никто не назовет «потерянным поколением». В них вложено что-то очень существенное, важное для жизни, для становления души. Это внутренний интеллектуальный багаж, который сложно переоценить.
Что же касается Интернета, то не использовать те возможности, что предоставляют нам сегодня новые технологии, неразумно. Конечно, мы их используем, и делаем это очень активно. И все же мне хочется сказать об одном очень важном моменте. Благодаря телевидению и Интернет-технологиям практически каждому человеку сегодня доступно многое – но очень важно соблюсти баланс между той информацией, которую мы можем получить дистанционно, и той, которую никакие технологии заменить не могут. Как увиденная в журнале репродукция, так и найденная в интернете картинка не могут заменить подлинника. Речь идет не просто о технологиях, постепенно меняется и отношение к самому содержанию, мы получаем информацию не напрямую, а в некоем не самом лучшем «пересказе». Музыку слушаем не в концертном зале, а в записи. Картины и скульптуры видим с экрана монитора. И при этом уверены, что хорошо знаем творчество живописцев и скульпторов. Но это «вторичное» искусство.
В любом произведении пластических искусств важны и размер, и фактура, и огромное количество иных параметров, которые и составляют сам предмет искусства. Именно поэтому все виртуальные музеи меня сильно напрягают. Вроде бы уже и нет необходимости в том, что называлось искусством. Вместо него появляется какой-то другой продукт, тоже по-своему творческий, но очень далекий от источника, от подлинника. Для искусства это очень непростая, и даже где-то опасная, на мой взгляд, тема.
- В этом году Вы отметили юбилей. Как Вам удается не ощущать возраста?
- Что такое возраст? И как к нему надо относиться? Конечно, надо стараться быть здоровым. Но опасаться возраста не стоит. Как это ни покажется странным, но это не только мое мнение, это вам подтвердят и многие другие немолодые уже люди. Ведь ничего никуда не уходит – все, что вы любите, цените, ваши страсти и пристрастия, любови-нелюбови, все это остается при вас. Самое главное – не терять вкуса и интереса к жизни. Ну, а финал – он может наступить в любой момент, и в молодости, и в старости. Пока вам есть о чем думать, заботиться, пока в вас сохраняется интерес к жизни, к тому, что происходит вокруг, к вашему делу – тема возраста отнюдь не главный предмет для размышлений. Я никогда не скрывала своего возраста. Но в последнее время я ощутила даже некоторое раздражение - от странного любопытства к самому факту долголетия, как будто в этом есть что-то ненормальное.
- Но к юбилею Пушкинского музея Вы, наверное, отнеслись с бОльшим пиететом?
- Уходящий год действительно был особенным для музея, в мае Пушкинскому музею исполнилось сто лет. В год юбилея ГМИИ представил публике несколько уникальных выставок. В Музее личных коллекций публика смогла увидеть «Шедевры коллекционеров» - картины из личных собраний московских коллекционеров - русское и зарубежное искусство. Кстати, Музей личный коллекций уникален, такого в России больше нет. Есть отдельные частные музеи, но это совсем другой жанр. Ценители живописи смогли побывать в «Воображаемом музее». У нас достаточно богатый музей, и все же есть немалые лакуны – нам не хватает произведений великих мастеров во многих разделах. У нас нет Дюрера, нет Гольбейна, нет Веласкеса, нет Эль Греко, Франца Хальса, Модильяни, Климта, Магритта, Мондриана… Картины этих мастеров мы получали из разных музеев – из Прадо, из Лувра, Британского музея, берлинских музеев и других собраний. При этом полотна не были собраны, как обычно, в одном-двух-трех залах. А каждое располагалось в том зале, где бы ему надо было бы находиться, если б картины принадлежали нам.
Еще одна выставка была посвящена истории Пушкинского музея. В ней мы постарались представить самые разные периоды его существования – от идеи о необходимости создания эстетического музея, высказанной княгиней Зинаидой Трубецкой, от основателя музея Ивана Владимировича Цветаева до наших дней - через все перипетии, в том числе – в военное время, а также во времена «железного занавеса», когда очень многое делалось «вопреки». Кроме того, нам хотелось воскресить в зрителях память о ликвидированном в 1948 году Сталиным, Музее новозападного искусства. Если бы он не был закрыт, это был бы один из самых великих музеев мира. Собственно, он таким и был. Музей, в котором меценатами Щукиным и Морозовым были собраны произведения французских импрессионистов и художников более позднего периода, был создан в 1923 году, развивался в советские годы. В Нью-Йорке аналогичный музей появился лишь спустя пять лет, в 1928 году. Так что наш был первым музеем современного искусства в мире.
К огромному сожалению, в 1948 году эти коллекции были разделены между Пушкинским музеем и Эрмитажем – на какое-то время даже без права показа. Но вместе они представляли великолепное собрание.
Вот я такой аксакал, что могу вспомнить, как еще до войны, когда училась на первом курсе ИФЛИ, была в этом музее с нашим профессором Алпатовым. И мне повезло увидеть полное, неразрозненное его собрание, в том числе – всего Матисса, все 50 картин. И это было впечатляюще.
Ирина Овечкина
